Я могу только гадать, как это, когда за тобой стоит стена, когда тебя защищают, когда не предают и не бросают на растерзание.
«— Завтра вызывают в школу! — жена бросает сумку и устало садится на лавку в прихожей.
— Что случилось?— спрашиваю.
— Твой сын опять провинился!
Я улыбаюсь. У нас давно так — всё хорошее у детей от неё, всё плохое от меня. Не сопротивляюсь. Некоторые их «недостатки» наоборот считаю достоинствами.
Сажусь с ней рядом. Она кладёт голову на моё плечо.
— Зинка звонила. Говорит, он какое-то мусорное ведро выкинул из окна школы прямо на улицу.
«Зинка» — директор 181 школы.
— Может, ты сходишь? — жалостливо смотрит мне в глаза.
— Конечно схожу.
Это месть. Два месяца назад директриса сделала промах, также вызвав жену в школу. Но пришёл я.
Случай был неординарный. Из ряда вон. Я был огорчен, разозлён и расстроен поступком своего пятнадцатилетнего сына.
Он хотел сделать фейерверк из оставшихся с Нового года петард — и пронёс его на дискотеку в школу. Хорошо, что дежурившие преподаватели вовремя заметили и изъяли.
Зинаида Павловна оставила меня на растерзание завучу. Я не сразу признал в ней руководителя. Маленькая, серенькая, в непонятной одежде, говорит невнятно. Мне больше она напомнила техничку.
После почти часового допроса одним единственным вопросом: «Вы представляете, что было бы, если бы он его взорвал?!», я не выдержал и сам вызвал в школу оперативную машину с надписью «Разминирование».
Это было ЧП. Такое не прощают.
Это должна была быть наша первая встреча. Мы не встречались с ней до этого раза. Она не знала об этом — и в этом было моё преимущество.
Проходим с сыном в директорскую. Оставляю его в секретарской и вхожу в кабинет.
Сидит человек пять. Сама Зинка стоит. Увидев меня, удивляется, но не показывает вида. Даже улыбается холодной улыбкой. Представляюсь.
Любезно поздоровавшись, просит меня пригласить сына, почти приказывает :
— Приведите, пожалуйста, сына сюда!
— Зачем ? — удивляюсь .
— Затем, чтобы мы послушали его и он рассказал нам, как смог совершить это! — она недовольна и начинает злится. Обычно вопросы задаёт она.
— Он никуда не пойдёт, — беру ситуацию в свои руки. Не люблю, когда мне указывают, что делать.
— Я уже послушал его версию, — отвечаю ей, — теперь вы мне расскажите, что произошло.
Зинка как будто не слышит меня :
— Пригласите, пожалуйста, вашего сына сюда и присаживайтесь сами! — подталкивает мне стул.
Я закрываю дверь. Сын остаётся в секретарской.
Мне знакома эта ситуация. Пришлось побывать на подобных судилищах. С тех пор ненавижу подобные собрания и организовавших их людей. Зинка слабый человек. Таким нельзя доверять власть. Тем более власть над детьми. Представляю, сколько судилищ было в её кабинете. Сколько сломанных детских душ вышло отсюда. А главное, преданных собственными родителями.
Я хорошо знаю этот метод. Человека заводят и ставят перед всеми. Он уже обвинён. Приговор давно вынесен такими зинками.
Но весь интерес в другом — нужно растоптать человека. Нужно сломать и уничтожить, чтобы он больше никогда не смог, никогда не поднял бы головы против системы. Судилище маленького человека. Который не научился ещё себя защищать. И для этой цели приглашают родителей. Их сажают специально рядом с собой, прямо напротив собственного ребенка.
Потом начнётся допрос. И на каждый ответ директриса будет смотреть в глаза родителям:
— Вот видите! Посмотрите на него! Как такое, вообще, могло прийти в голову?!
И родители послушно будут кивать головой, соглашаясь. Соглашаясь, они совершают предательство.
Злой гений Зинки торжествует!
Чем ещё больнее можно ударить ребенка, как ни тем, что самые родные ему люди прилюдно отказываются от него...
Я принципиально не сажусь на стул. Хочу дать понять, что для меня это дело не стоит выеденного яйца, и у меня нет никакого желания сидеть тут и обсуждать моего сына.
— Вы пригласили меня в школу. — Я смотрю прямо ей в глаза. — Будьте любезны объяснить мне причину вызова.
Зинка теряется и ничего лучшего не находит, как опять попросить пригласить сына в директорскую.
С ней всё понятно. Я продолжаю шоу. Поворачиваюсь к классной руководительнице и спрашиваю её о случившемся.
Она ёрзает на стуле и нервно выкрикивает мне :
— Я попросила его выбросить мусор! Он отказался, и я его заперла в кабинете! Он выбросил мусор в окно!
Я оглядываю всех.
— По какому праву вы запираете моего сына в кабинете?
Учительница хлопает глазами. Я начинаю злиться.
— Почему мой сын должен выносить мусор в школе? — перевожу взгляд на Зинку. — У вас тут, что — зона? Может, прислать комиссию в школу? Может, у вас для этого нет уборщицы или кто-то получает деньги по фиктивной росписи?
— Может быть, мы всё-таки послушаем версию вашего сына? — раздаётся голос единственного молодого мужчины.
Это прогиб. Перед Зинкой. Он молод, как потом выяснилось, баллотируется в депутаты. Знаем мы таких депутатов.
— Вы кто? — спрашиваю его.
— Я учитель этой школы!
— Какое отношение вы имеете к моему сыну?
Он теряется и безпомощно крутит головой.
— Я в комиссии! В педсовете! — находится он.
— Тогда давайте пригласим моих и его друзей! Его тренеров из спортшколы, соседей по дому. Это будет мой педсовет. И тогда мы послушаем всех!
Все приутихли. Я обращаюсь к Зинке:
— Судилище хотели устроить? Не получится! Даже не пытайтесь. Я хорошо знаю законы. Даже в вашем законе, в школьном, нет таких правил.
Не ведите себя, как собственник этого заведения. Вас наняли, вот и учите. А воспитывать будем сами, без вас.
Хлопаю дверью. Шах и мат.
Обнимаю сына и мы идём с ним домой.
— Жизнь такая, сынок! Они теперь будут ловить тебя на промахах, чтобы припомнить обиду.
— Я обещаю, что больше тебя не вызовут в школу!
— Это фигня, сынок. Если что, найдём другую школу.
Я рад этой ситуации. Она позволила защитить мне своего ребенка. Она важна для нас обоих.
Слово он сдержал. До конца обучения нас больше в школу не вызывали.
Вся школа завидовала ему. А всего-то нужно было не предавать и защитить своего же ребенка...»
(с) Rustem Sharafislamov
